Таксомоторная кибитка, трясущаяся от избытка былых ранений и заслуг, по сопкам ткет за кругом круг. Миную я глухие реки, и на каком-то там ночлеге мне чудится (хотя и слаб) переселенческой телеги скрип, и коней усталых храп, и мягкий стук тигриных лап, напрягшихся в лихом набеге, и крик степи о человеке, и вдруг на океанском бреге — краб, распластавшийся как раб... С фантазиями нету сладу: я вижу, как в чужом раю, перемахнув через ограду, отыскивая дичь свою, под носом у слепой двустволки ободранные бродят волки... Я их сквозь полночь узнаю. А сторож-то! Со сторожихой с семидесятилетней, тихой! Они под жар печной — бока, пока созревшей облепихой дурманит их издалека, пока им дышится, пока им любопытны сны и толки, пока еще слышны им волки, и августа мягка рука, пока кленовый лист узорный им выпадает на двоих... Вот так я представляю их, случайный бог таксомоторный, невыспавшийся, тощий, черный, с дорожных облаков своих.
...А годы проходят, как песни. Иначе на мир я гляжу. Во дворике этом мне тесно, и я из него ухожу. Ни почестей и ни богатства для дальних дорог не прошу, но маленький дворик...
Вот музыка та, под которую мне хочется плакать и петь. Возьмите себе оратории, и дробь барабанов, и медь. Возьмите себе их в союзники легко, до скончания дней... Меня же оставьте...
3. Человек стремится в простоту
Человек стремится в простоту, как небесный камень — в пустоту, медленно сгорает и за предпоследнюю версту нехотя взирает. Но во глубине его очей будто бы — во глубине ночей что-то...
