Вступление Марая лист, об осужденьи колком Моих стихов порою мыслю я; Чернь светская, с своим холодным толком, Опасный нам и строгий судия. Как римлянин, нельзя петь встречи с волком Уж в наши дни, иль смерти воробья. Прошли века, и поумнели все мы, Серьезнее глядим на бытие; Про грусть души, про светлые эдемы Твердят тайком лишь дети да бабье. Всё ведомо, все опошлели темы, Что ни пиши - всё снимок и старье. Вот и теперь сомнение одно мне Пришло на ум: боюсь, в строфе моей Найдут как раз вкус "Домика в Коломне" Читатели, иль "Сказки для детей"; Но в глубь души виденье залегло мне, И много вдруг проснулося затей. И помыслы, как резвый хор русалок, То вновь мелькнут, то вновь уйдут на дно; Несутся сны, их говор глух и жалок; Мне докучать привык их рой давно. Вот кровель ряд, ночлег грачей и галок, Вот серый дом,- и я гляжу в окно. И женщина видна там молодая Сквозь сумерки ненастливого дня; Бедняжечка сидит за чашкой чая, Задумчиво головку наклоня, И шепотом, и горестно вздыхая, Мне говорит: "Пойми хоть ты меня!" Изволь; вступлю я в новое знакомство, Вступлю с тобой в душевное родство; Любви ли жертва ты, иль вероломства, Иль просто лишь мечтанья своего,- Всё объясню: пишу не для потомства, Не для толпы, а так, для никого. Знать, суждено иным уж свыше это, И писано им, видно, на роду, Предать свои бесценнейшие лета Ненужному и глупому труду; Носить в душе безумный жар поэта Себе самим и прочим на беду.
Сентябрь 1850