Вот сидит он на циновке, Выстлавшей вигвам, Как живой, посажен ловко, Величав и прям. Но кулак уж не сожмется, На устах — замок. К горним духам не взовьется Трубочный дымок. Где, скажите, взор соколий, Что, на след напав, Не терял его в раздолье, В колыханье трав. Ноги скрещены покорно — Не пуститься в бег С быстротой косули горной Сквозь буран и снег. Жизнь ушла из этих вяло Свесившихся рук, Не согнуть уж, как бывало, Им упругий лук. Он ушел для лучшей доли В край бесснежный тот, Где маис на тучном поле Сам собой растет, Где леса богаты дичью, Реки рыб полны, С каждой ветки песни птичьи Звонкие слышны. Духи с ним пируют вместе В солнечной дали. Нас оставил он, чтоб с честью Тело погребли! Все, что может быть отрадой Воину в пути, С похоронным плачем надо В дар ему снести. Сложим здесь, у изголовья,— Путь его далек,— Мы топор, облитый кровью, И медвежий бок. Острый нож положим с краю. Он сверкал не раз, С головы врага сдирая Скальп в возмездья час. Горстку краски в руку вложим,— С нею погребен, Пусть предстанет краснокожим В мире духов он.
1797