Сгорели в памяти дотла Костры сибирской лесосеки. Но в тайниках ее навеки Осталась теплая зола. И лишь подует горький ветер С далеких, выжженных полян, Как затрещат сухие ветви, Метнутся тени по стволам. Сохатый бросится, испуган, Рванет по зарослям густым. И ругань, ругань, ругань, ругань Повиснет в воздухе, как дым. Взметнутся кони на ухабы, Таща корявый сухостой. И кто-то крикнет: — Бабы! Бабы! Гляди-ка, бабы, с ноль шестой!.. Она запомнилась навеки... По хрусткой наледи скользя, Она несла по лесосеке Большие юные глаза. Она искала земляков, Она просила: — Отзовитесь.— И повторяла: — Лабас ритас!.. — не слыхал печальней слов. Она сидела у огня, Ладони маленькие грела И неотрывно на меня Сквозь пламя желтое смотрела. Густым туманом по ручью Стелилось пасмурное небо... И я сказал ей: — Хочешь хлеба? — Она ответила: — Хочу. И я отдал ей все до крошки. Был слышен где-то крик совы. Желтели ягоды морошки Среди оттаявшей травы... И было странно мне тогда, Что нас двоих, Таких неблизких, В седой глуши лесов сибирских Свела не радость, А беда.
1965