Весь под ногами шар земной. Живу. Дышу. Пою. Но в памяти всегда со мной погибшие в бою. Пусть всех имен не назову, нет кровнее родни. Не потому ли я живу, что умерли они? Была б кощунственной моя тоскливая строка о том, что вот старею я, что, может, смерть близка. Я мог давно не жить уже: в бою, под свист и вой, мог пасть в соленом Сиваше иль где-то под Уфой. Но там упал ровесник мой. Когда б не он, как знать, вернулся ли бы я домой обнять старуху мать. Кулацкий выстрел, ослепив, жизнь погасил бы враз, но был не я убит в степи, где обелиск сейчас. На подвиг вновь звала страна. Солдатский путь далек. Изрыли бомбы дочерна обочины дорог. Я сам воочью смерть видал. Шел от воронок дым; горячим запахом металл запомнился живым. Но все ж у многих на войне был тяжелее путь, и Черняховскому - не мне - пробил осколок грудь. Не я - в крови, полуживой, растерзан и раздет,- молчал на пытках Кошевой в свои шестнадцать лет. Пусть всех имен не назову, нет кровнее родни. Не потому ли я живу, что умерли они? Чем им обязан - знаю я. И пусть не только стих, достойна будет жизнь моя солдатской смерти их.
1948
Жил мальчик в деревне, в лесном краю, и знал только лес да деревню свою, да зауральского неба синь, да гору немного повыше осин. Белела гора над чащей лесной своей известковою...
За селом синел далекий лес. Рожь качалась, колос созревал. Молодой буденновский боец у межи девчонку целовал. Был у парня залихватский чуб, на губе мальчишеский пушок. Звал...
Ни креста, ни камня даже на могиле этой нет, и никто мне не укажет никаких ее примет. Бугорок, с другими смежный, был на ней, но в долгий срок много вод умчались вешних - и...
