Я понимаю гнев и страстность укоризны, Когда, ленива и тупа, Заснувшей совестью на скорбный зов отчизны Не отзывается толпа. Я понимаю смех, тот горький смех сквозь слезы, Тот иногда нещадный смех, Что в юморе стиха иль в желчной шутке прозы Клеймит порок, смущает грех. Я понимаю вопль отчаянья и страха, Когда, под долгой властью тьмы, Черствеют все сердца и, словно гады праха, Все пресмыкаются умы. Но есть душевный строй, который непонятен... Возник он в наши времена, И я не нахожу, меж современных пятен, Позорней этого пятна. Чем объясняются восторги публициста, Лишь только весть услышит он, Что вновь на родине нечестно и нечисто, Что попирается закон? Меж тем как наша мысль все никнет понемногу И погружается во тьму,— Он в умилении твердит: «И слава Богу! Ум русским людям ни к чему. На воле собственной мы немощны и жалки; Нам сил почина не дано; А станем нехотя работать из-под палки — И дело ладится умно». Встречал я нищего на людном перекрестке. Чтоб убедить, что он не лжив, И зная, что сердца людей счастливых жестки, Он плакал, язвы обнажив. Но русский публицист ликует, выставляя Болезни родины своей... Что ж это? Тупость ли? Политика ли злая, Плод крепостнических затей? Недаром, доблестью хвалясь пред нами всуе, Властям он лестию кадит И лжет, в пленительных чертах живописуя Былых времен порочный быт.
1893, Стенькино
1. Всем хлеба!
Рабочий люд едва не весь На нашей родине — без хлеба. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь!» Так он, голодный, молит небо. О, братья! Хлеба — беднякам В лихие дни нужды...
2. Я музыку страстно люблю, но порою
Я музыку страстно люблю, но порою Настроено ухо так нежно, что трубы, Литавры и флейты, и скрипки - не скрою - Мне кажутся резки, пискливы и грубы. Пускай бы звучала симфония так...
3. Воспоминание в деревне о Петербурге
Жаль, что дни проходят скоро! К возвращенью время близко. Снова, небо скрыв от взора, Тучи там повиснут низко. Ночью, в дождь, слезами словно Обольются там окошки; А на улице...