В диадиме и порфире, Прославляемый как бог, И как бог единый в мире, Весь собой, на пышном пире, Наполняющий чертог — Вавилона, Ниневии Царь за брашной возлежит. Что же смолкли вдруг витии? Смолкли звуки мусикии?.. С ложа царь вскочил — глядит — Словно светом просквозила Наверху пред ним стена, Кисть руки по ней ходила И огнем на ней чертила Странной формы письмена. И при каждом начертанье Блеск их ярче и сильней, И, как в солнечном сиянье, Тусклым кажется мерцанье Пирных тысячи огней. Поборов оцепененье, Вопрошает царь волхвов, Но волхвов бессильно рвенье, Не дается им значенье На стене горящих слов. Вопрошает Даниила,— И вещает Даниил: «В боге — крепость царств и сила; Длань его тебе вручила Власть, и им ты силен был; Над царями воцарился, Страх и трепет был земли,— Но собою ты надмился, Сам себе ты поклонился, И твой час пришел. Внемли: Эти вещие три слова...» Нет, о Муза, нет! постой! Что ты снова их и снова Так жестоко, так сурово Выдвигаешь предо мной! Что твердишь: «О горе! горе! В суете погрязший век! Без руля, на бурном море, Сам с собою в вечном споре, Чем гордишься, человек? В буйстве мнящий быти богом, Сам же сын его чудес — Иль не зришь, в киченьи многом, Над своим уж ты порогом Слов: мани — факел — фарес!..»
1888
О други! прежде чем покинем мирный кров, Где тихо протекли дни нашего безделья Вдали от шумного движенья городов, Их скуки злой, их ложного веселья, Последний кинем взгляд с...
2. Зимнее утро
Морозит. Снег хрустит. Туманы над полями. Из хижин ранний дым разносится клубами В янтарном зареве пылающих небес. В раздумии глядит на обнаженный лес, На домы, крытые ковром...
3. Весна (Голубенький, чистый...)
Голубенький, чистый Подснежник-цветок! А подле сквозистый, Последний снежок... Последние слезы О горе былом И первые грезы О счастье ином.